В текущем году исполняется 220 лет со дня рождения великого немецкого поэта Генриха Гейне (13 декабря 1797 года, Дюссельдорф, — 17 февраля 1856 года, Париж). Он знаменит не только своими стихами, которыми живо интересовались и переводили на русский язык В.А.Жуковский, М.Ю.Лермонтов, Ф.И.Тютчев и другие. В 40-х годах ХIХ века он возобновил сотрудничество в аугсбургской «Всеобщей газете», публикует на ее страницах корреспонденции об общественно-политической жизни Парижа, значительно позже, в 1854 году, издав их отдельной книгой под названием «Лютеция» (так называлось древнее поселение на одном из островов Сены, положившее начало будущему Парижу).
«Лютеция» написана пером зрелого публициста, хорошо изучившего жизнь Франции. Критика буржуазных отношений в «Лютеции» перерастает в постановку вопроса об общих перспективах развития буржуазного общества. На первый план выступает вопрос о неизбежном падении власти буржуазии, о победе пролетариата. Здесь публикуется отрывок из книги, характеризующий отношение Гейне к зарождающемуся движению коммунистов. Отрывок дает возможность почувствовать неподражаемую иронию прозы поэта. Я разбил текст на абзацы для большей легкости усвоения.
«
Если уж республиканцы представляли собою для корреспондента «Augsburger Zeitung» весьма щекотливый материал, то затруднение увеличивалось гораздо более, когда дело шло о социалистах, или, чтоб назвать это чудовище его настоящим именем, о коммунистах. И, однако, мне все-таки удалось поговорить на эту тему в газете.
Многие письма были зачеркнуты редакцией, которая не забывала старой пословицы: «не следует рисовать черта на стенке». Но она не могла уничтожать все, что я присылал ей, и, как я только что сказал, я находил средства говорить на ее осторожных столбцах о предмете, страшное значение которого было совершенно неизвестно в то время. Я рисовал черта на стене моей газеты, или, как выражался один очень остроумный человек, писал в пользу черта рекламу.
Коммунисты, рассеянные поодиночке по всем странам и не имевшие ясного сознания своих общих стремлений, узнали из «Аугсбургской газеты», что они, действительно, существуют; при этом же случае они узнали свое действительное имя, которое было совершенно неизвестно многим из этих бедных детей-найденышей старого общества. Через посредство «Аугсбургской газеты» получали рассеянные по свету общины коммунистов достоверные сведения о беспрерывных успехах их дела; они узнали, к своему величайшему изумлению, что они далеко не слабое, маленькое общество, а самая сильная из всех партий, что их время, правда, еще не наступило, но что спокойное выжидание не есть потеря времени для людей, которым принадлежит будущее.
Это признание, что будущее принадлежит коммунистам, было сделано мною самым осторожным и боязливым тоном, и — увы! — этот тон отнюдь не был притворный. Действительно, только с ужасом и трепетом думаю я о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут господства; своими грубыми руками они беспощадно разобьют все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они разрушат все те фантастические игрушки искусства, которые так любил поэт; они вырубят мои олеандровые рощи и станут сажать в них картофель; лилии, которые не занимались никакой пряжей и никакой работой и, однако же, были одеты так великолепно, как царь Соломон во всем своем блеске, будут вырваны из почвы общества, разве только они захотят взять в руки веретено; роз, этих праздных невест соловьев, постигнет такая же участь; соловьи, эти бесполезные певцы, будут прогнаны, и — увы! — из моей «Книги Песен» бакалейный торговец будет делать пакеты и всыпать в них кофе или нюхательный табак для старых баб будущего.
Увы! я предвижу все это, и несказанная скорбь охватывает меня, когда я думаю о погибели, которою победоносный пролетариат угрожает моим стихам, которые сойдут в могилу вместе со всем старым романтическим миром. И, несмотря на это, — сознаюсь откровенно — этот самый коммунизм, до такой степени враждебный моим склонностям и интересам, производит на мою душу чарующее впечатление, от которого я не могу освободиться; два голоса говорят в его пользу в моей груди, два голоса, которые не хотят замолчать, которые, может быть, в сущности суть не что иное, как подстрекательства дьявола… но, как бы то ни было, они овладели мною, и никакие заклинания не могут одолеть их.
Потому что первый из этих голосов — голос логики. «Дьявол — логик» — говорит Данте. Страшный силлогизм держит меня в своих волшебных цепях, и, не будучи в состоянии опровергнуть положения, что «все люди имеют право есть», я принужден покориться и всем выводам из него. Думая об этом, я рискую сойти с ума, я вижу, как все демоны истины с триумфом пляшут вокруг меня, и, наконец, великодушное отчаяние овладевает моим сердцем, и я восклицаю: „Обвинительный приговор давно уже произнесен над этим старым, обществом. Да свершится правосудие! Да разобьется этот старый мир, в котором невинность погибла, эгоизм благоденствовал, человека эксплуатировал человек!“
Да будут разрушены до основания эти мавзолеи, в которых господствовали ложь и неправда, и да благословен будет торговец, который станет некогда изготовлять из моих стихов пакеты и всыпать в них кофе и табак для бедных честных старух, которые в нашем теперешнем неправедном мире, может быть, должны были отказывать себе в таких удовольствиях… Fiat justitia, pereat mundus! (Да совершится правосудие, хотя бы погиб мир).
Второй из этих повелительных голосов, которыми я заколдован, еще могущественнее и демоничнее первого, потому что это голос ненависти, ненависти, питаемой мною к партии, страшнейший противник которой — коммунизм, и которая поэтому есть также наш общий враг.
Я говорю о партии так называемых представителей национальности в Германии, об этих фальшивых патриотах, патриотизм которых состоит только в идиотской неприязни к чужеземным и соседним народам и которые ежедневно изрыгают свою желчь преимущественно на Францию. Да, эти остатки или этих потомков тевтоманов 1815 года, которые только переделали на новый лад свой старый костюм ультра-немецких болванов и немного подрезали свои уши, я всю жизнь ненавидел и сражался с ними; и теперь, когда меч выпадает из рук умирающего, я утешен убеждением, что коммунизм, которому они первые попадутся на дороге, нанесет им последний удар; и, конечно, не палицей пришибет их гигант, а раздавит ногой, как давят гадину.
Это будет его дебютом. Из ненависти к защитникам узкого национализма я мог бы почти полюбить коммунистов. Они, по крайней мере, не лицемеры, у которых на языке постоянно религия и христианство; коммунисты, правда, не имеют религии (полного совершенства нет ни в одном человеке), они даже атеисты (что, несомненно, большой грех), но главным догматом своим они признают самый неограниченный космополитизм, всемирную любовь ко всем народам, братские отношения между всеми людьми, свободными гражданами земли. Это и есть то самое учение, которое некогда проповедовало Евангелие, и, таким образом, по справедливости, эти коммунисты гораздо больше христиане, чем наши так называемые германские патриоты, эти тупоумные поборники исключительного национализма.
»
|
